Рассказ

Tatsiana Zamirovskaya

Эту неделю я жила в домике в деревне (ну как деревне - если кому понятен референс, именно в этом месте жил Дон Дрейпер), присматривая за зверями моих друзей, уехавших в отпуск в Лондон (отличное начало для нового сезона колонки про животных, ну да ладно). В общем, перейдем к делу: по вечерам меня начала преследовать мистическая картина, целиком в духе Дэвида Линча или, не знаю, Донни Дарко. Я одеваюсь, чтобы выйти погулять с собакой, собака, ясное дело, приветственно воет и вьется вокруг моих ног ужом, я быстро накидываю шапку и пальто, распахиваю дверь и мы с собакой, вывалившися на крыльцо распаренные, взволнованные и суетливые, обе завороженно замираем - на лужайке около крыльца сидит огромный кролик и смотрит в лицо то ли мне, то ли собаке, то ли большой чорной тени в капюшоне, стоящей ровно за нами. Собака застывает, как мраморная, и становится твердой-твердой. Кролик перестает жевать (он жевал землю, понимаю я), его абсолютно круглый черный, как смоляная пуговица, глаз становится бездонным и липким. Я говорю вслух: кролик, пожалуйста, уходи. Прошу тебя, давай ты уйдешь тихими медленными шагами и это все закончится. Но кролик не может уйти, он с собакой навеки связан невидимой нитью, он уже фактически нанизан на сияющий острейшей боли раскаленный шампур собачьего взгляда. Потом собака делает рывок, и здесь важно предельно скоординироваться, чтобы удержать ее на месте, а также не распахать себе все зубы о крыльцо. Кролик взлетает в воздух и куда-то исчезает. Удача. 
Это происходит каждый вечер. Я раскрываю дверь и вижу кролика. Такое впечатление, что он приходит назло. Возможно, это персонаж комикса Bunny Suicides. "Кролик, - говорю я ему, - Если вдруг собака сорвется с поводка, я буду желать тебе смерти, понимаешь? Желать тебе медлительности, неповоротливости, тяжелой угрюмой дороги. Потому что лучше задушенный кролик, брошенный к моим ногам, чем убежавшая в ночь за ним чужая овчарка, так?". И рукой так тихо-тихо делаю ладошкой: кыш! кыш! Деготный глаз кролика наливается сиропом и патокой, в нем отражается медовая луна. Текут подземные реки. Над нами грузно пролетает переливающийся зелеными огнями самолет.
Хозяева дома, в основном валяющиеся в лондонских барах и накачивающиеся стаутом, говорят, что к ним никакой кролик никогда не приходил и что он мне кажется. Впрочем, когда вчера ночью в дождь из камина начала капать чорная вода, хозяева с такой же садистской уверенностью сообщили, что никогда никакой чорной воды у них не было, и это мои демоны за мной пришли, а так у них не домик в Бронксвилле, а церквушка из яичной скорлупки.
Сегодня вечером я нарядила собаку в ошейник с поводком, но перед выходом вначале включила уличный прожектор и заглянула в дверное окошко. Чертов кролик уже сидел на крыльце, спокойный и неотвратимый, как смерть. В лучах электрического сияния он выглядел одновременно страшным и прекрасным, невыносимым и неотвратимым, как выстрел в момент нажатия на курок. Я поняла: кролик будет приходить всегда.
Собака продолжала выть и бегать вокруг меня кругами: гулять, гулять, эй, эй, пошли гулять, эй, давай пойдем же, ну, быстрей, быстрей. Я оцепенело продолжала смотреть в окошко, кролик никуда не уходил. Казалось, что за окном липкий, колышущийся подводный мир, небытие как есть. Я постучала в окошко, потом погремела дверью, от души ударившись в нее плечом несколько раз. Кролик не уходил. Собака начала смотреть на меня сочувственно, как на психопата. Возможно, вообще в этой семье раньше жил кролик, они его выгнали или убили и вот он начал приходить. 
Я немножко приоткрыла дверь, чтобы собака не смогла из нее выскользнуть, высунула наружу руку и начала жестикулировать. Кролик уставился на мою руку в какой-то святой оторопи. Все, происходившее с ним, кажется, он воспринимал в режиме откровения - с оцепенелым смирением и угрюмым ликованием: да, смерть! Я закричала в дверь: кролик, уходи, я тебя очень прошу! Мне надо вывести собаку! Пожалуйста! Уходи, кролик, уходи! Кролик продолжал сидеть на крыльце, в низко стелящемся лунном свете его запасная тень была долгой, как ножницы. Я кричала: уходи, кролик, собака продолжала выть, кролик сидел на крыльце. Возможно, в кустах сидел Дэвид Линч с камерой, я не знаю, правда. Время тянулось, все снаружи будто заволакивалось зеленоватой густой рекой. Вот чего я добилась в жизни, подумала я, сижу ночью в деревне под Нью-Йорком и через дверь разговариваю с кроликом на глазах собаки моего единственного сохранившегося друга детства.
В итоге, я намотала поводок на руку, села на корточки и распахнула дверь. Собака рванула, кролик взлетел и исчез, зеленые воды ужаса схлынули и вновь ушли под землю, обнажив гудящий вечерний луг с дрожащими на ветру кустами хризантем и скрипучими флюгерами-вертушками радужных цветов. Кто бы это ни приходил, подумала я, он всякий раз уходит пустым. 
"Это один и тот же кролик, - сказал хозяин дома, вынырнув из очередного бара. - Его зовут Герман и он эксгибиционист".